– И что же ты узнал о нем, сидя у себя в Загорье, такого, что я здесь рядом с ним ведать не ведаю? – Хакарай не язвил, не ехидничал.
Никогда на его памяти Юкенна подобными заверениями попусту не бросался, и потому Хакарай и на сей раз поверил ему безоговорочно. Просто ему было обидно, что Юкенна издали может сделать то, на что он сам не способен вблизи.
– Ты ничего не слышал о якобы полностью истребленном роде Хадаэ? – почти шепотом спросил Юкенна.
– Так он – Хадаэ? – Хакарай вновь издал свой знаменитый шипящий свист.
– Тише, – предостерег его Юкенна. – Именно так. Сам понимаешь, он метит на престол и никак не меньше.
– Тогда тебе надо исчезнуть! – встревоженно воскликнул Хакарай.
– Наоборот, мне надо появиться, – возразил Юкенна. – Мне надоело годами сидеть и мучительно соображать, что он еще учудит. Я собираюсь покончить с ним раз и навсегда.
– Ты хочешь вынудить его к действиям? – сообразил Хакарай.
– Верно, – ухмыльнулся Юкенна. – И не просто к действиям…
При воспоминании о недавней беседе с молодым магом Юкенна зажмурился от удовольствия, и его ухмылка превратилась в мечтательную улыбку.
– Я хочу, – медленно произнес Юкенна, – чтоб он очень старательно думал только об одном: как правильно – «у рыбов нет зубов», «у рыбей нет зубей» или «у рыб нет зуб».
Торопливое прощание с Намаэном оказалось совсем не таким душераздирающим, как того опасался Кэссин. За дни, проведенные в домике господина лекаря, малыш успел гораздо больше привязаться к ласковому словоохотливому старичку, нежели к двум вечно занятым парням. Конечно, он огорчился, узнав, что Кенет и Кэссин вынуждены отбыть на неизвестный срок и расстаться с ним, но куда больше его огорчила бы необходимость сорваться с уже обжитого места и покинуть старого Вайоку. Намаэн горевал целых полчаса, а потом ушел вместе с дедушкой Вайоку в сад – посмотреть, созрел ли уже бочоночник. Когда Кенет и Кэссин собрались в дорогу, Намаэн выбежал проводить их, на ходу дожевывая иссиня-черный плод бочоночника, торопливо утер перемазанную соком мордашку и был вполне доволен неопределенным обещанием вернуться, как только будет можно. И Кэссин отправился в дорогу с легким сердцем.
Путь до городских ворот показался ему на удивление коротким:
Кэссин был настолько занят собственными размышлениями, что добрался до цели, почти и не заметив. Он рассеянно смотрел, как Кенет расплачивается со стражником деньгами, которыми их снабдил Юкенна, и не сразу расслышал, что Кенет, покончив с уплатой пошлины, уже во второй раз окликает его.
Мысли Кэссина занимал отнюдь не Намаэн. Уходя, он не заставил малыша страдать. Долга перед бывшим Гобэем он ни в чем не нарушил. Нет, в его размышления властно вторглось воспоминание о совсем другом долге. До сих пор Кэссин мог оправдывать себя тем, что до недавнего времени он не знал, что может отдать этот долг, а потом возможности не имел. Но уж теперь-то он попросту не может откладывать «на потом». Еще неизвестно, не опоздал ли он.
Когда Кэссин предложил Кенету и Юкенне укрыться у своих друзей в городе, меньше всего он думал о том, что может оказать им услугу. Он думал о том, что наконец-то сможет отыскать Покойника и уговорить, упросить, умолить Кенета взяться за ремесло целителя. Все чаще на ум ему приходил мучительный вопрос – а жив ли еще Покойник? Вопрос этот Кэссин прогонял насильно, тут же начиная думать о чем-нибудь другом. Слава Богам, ему есть о чем подумать и помимо Покойника. Но сейчас, когда цель была так близка, мысль о Покойнике сделалась навязчивой. Кэссин не мог думать ни о чем, кроме того дня, когда незнакомый тощий долговязый паренек сочувственным взглядом окинул избитого, изголодавшегося Кэссина и негромко произнес: «Иди в порт и жди меня у входа на верфь. Я приду после полудня». Кэссин словно наяву слышал своеобычную хрипотцу Покойника, подобающую не подростку, почти сверстнику, а старому моряку или отставному глашатаю. Почему же ни разу за все эти годы его не потревожила память об этом голосе?
Кэссин направлялся в порт знакомой дорогой, не глядя по сторонам. Он шел так быстро, что Кенет едва поспевал за ним, – все быстрее и быстрее, почти бегом. И лишь у кучи обомшелых бочек, о которых он рассказывал Юкенне, Кэссин остановился и перевел дыхание.
– Ты тут посиди покуда, – сказал он Кенету, – а я пойду поищу… кого надо.
Кенет кивнул и принялся располагаться поудобнее на бочках, а Кэссин направился к причалу, выискивая в толпе знакомые лица побегайцев.
Побегайцев его наметанный глаз обнаружил сразу же, а вот знакомых лиц среди них не было. Неужели столько времени прошло, что даже те, кого он помнил совсем еще сопливыми пацанами, выросли и занялись своим промыслом? Да, пожалуй… где Килька, Мореход, где Воробей, в конце-то концов? Плохо дело. У кого же теперь спросить, где обретаются бывшие старейшины побегайцев? Неужели Кэссин настолько непоправимо опоздал? И Кенету приют пообещал понапрасну…
Неподалеку от него с грохотом обрушился ящик, послышался торопливый топоток босых пяток, ругань надзирающего за разгрузкой купца и густой степенный бас грузчика: «Так ведь ящик ну совсем гнилой, ваша милость. И кто вам всучил такое барахло негодящее?»
Кэссин обмер. Могучий бас отозвался в его памяти ломким юношеским баритоном – но голос был совершенно тот же. И обладатель голоса теперь, как и тогда, был почти на голову выше Кэссина, хотя тот изрядно подрос за минувшие годы.
Дождавшись, когда купец истощит свой запас ругательств и вновь умчится присматривать за разгрузкой, Кэссин подошел к огромному грузчику.